Лист знайомому російськомовному менеджеру
Здравствуй, дорогой Вася.
Я понимаю, что ты не ожидал получить от меня письмо, да ещё и бумажное. Но в самом понятии «письмо с фронта» есть что-то мистическое, окутанное дымкой традиций, так почему бы и нет.
Так вот, ты попросил меня рассказывать тебе о том, с чем я сталкиваюсь тут. И я, наконец, нашёл о чём тебе написать.
Сегодня я видел женщину!
Представляешь, настоящую женщину! Не во сне, не в температурном бреду, не в алкогольном забытьи. Настоящую, живую женщину!
А ведь я не видел их два месяца, Вася. Ты когда-нибудь не видел чего-то два месяца? Был ли в твоей жизни хоть день, чтобы ты не видел ни одного существа противоположного пола? Представь себе, в моей жизни их было ровно шестьдесят. Подряд. Все те два месяца, что я гнию в этой проклятой землянке возле безымянного луганского Мухосранска. Все те два месяца, что меня окружают одни мужчины.
Представь себе моё потрясение, когда я внезапно увидел женщину. О, это нужно было видеть, Вася. Дело в том, что мы все – кашляем. Точнее, кашлем это можно было назвать пару недель назад. Сейчас это скорее предсмертные хрипы с выхаркиванием лёгких и слизи. Ты слышал когда-нибудь, как кашляет ночью палаточный лагерь? Я слышал. Я шёл мимо палаток, пиная ногами комки подмёрзшей грязи, и слышал постоянный кашель вокруг. Тифозный барак начала века. Сепары могут смело лупить на кашель – и не промахнутся.
Кашель стал настолько мерзким, что начальство направило официальный рапорт в полевой госпиталь, и вот результат – к нам прислали команду по борьбе с кашлем в наших стройных рядах. И представь себе, старшая этой команды – это та самая женщина. Единственная увиденная мною женщина за два месяца.
Мы все сбежались поглазеть на неё. Мы стояли полукругом, четыре сотни жадных глаз на худых лицах, таращились на неё и вытирали грязные руки о штаны – они приехали в разгар очередной разгрузки боеприпасов.
В наших взглядах не было ни капли секса, даже не думай ни о чём таком, Вася. Это дома, после пары бокалов пива, мы оглядывались по сторонам в поисках молодых цыпочек и отпускали сальные шуточки. А вчера, Вася, я видел Ангела. Я видел перед собой высшее существо, которое спустилось с небес на грешную землю.
И каждая чёрточка её образа заставляла меня понять, какой же я стал отвратительный.
У неё были ногти. Обычные, короткие ногти врача – а у нас у всех была траурная каёмка под ногтями. У неё были волосы. Длинные, чистые волосы, и я клянусь тебе, я ощущал от них запах мыла. А у нас? Мы постриглись на третий день налысо, все, сами, без каких-либо приказов. У неё была чистая, светлая кожа – а я не мылся… Господи, Вася, я не помню, когда мылся. Да и зачем вообще мыться? Ведь это идиотская растрата воды, которую можно выпить.
И вот так, Вася, мы стояли. В гробовой тишине, вокруг красной, как рак, женщины. Она не была молода. Она не была красива. Она стояла по щиколотки в грязи возле “таблетки”, замерев со стетоскопом в руке. Она была обычной подсракулетней тёткой из областной больницы, которая каким-то чудом оказалась на войне. Но, Вася, как же мне хотелось, чтобы она меня обняла. Чтобы она положила свою чистую мягкую руку на мой лоб, я закрыл бы глаза и улетел бы из этого проклятого места домой. И там бы я ел еду, пил воду, и спал бы в мягкой кровати. И не нужно было бы убивать, умирать и кашлять.
Знаешь, как бывает на стадионе, когда нападающий промахивается мимо ворот? Одна эмоция на тысячи человек. Я ощущал, что все вокруг испытывают то же самое. В этот идиотски неловкий момент мы все были готовы умереть за неё.
Ситуацию спас начштаба, выскочивший из кунга. Потом он признается мне, что всерьёз перепугался от повисшей над лагерем мгновенной тишины. Криками и шутками он разогнал нас, разрушив очарование момента, и мы разошлись.
Но, Вася, мой дорогой киевский друг, никогда больше не спрашивай меня, “что там”. Потому что ты всё равно никогда не поймёшь.
Антон Колумбет, 12 омпб 72 омбр